Вчера в 9 часов утра в притоке Оби реке Ине рыбаками было
обнаружено тело Яны Дягилевой, поэта, певицы, рок-барда из Hо-
восибирска.
9 мая Янка с родственниками была на даче. Ушла погулять и
не вернулась. Ждали, надеялись - в последнее время Янка была
печальна и неуравновешена: может быть, куда-то уехала, вернет-
ся?
В милицию сообщили только в понедельник, тринадцатого.
Поиски результатов не дали - только вчера...
Как сообщил по телефону начальник Hовосибирского ГУВД
полковник Корженков, опознание неопровержимо подтвердило лич-
ность погибшей. Судмедэкспертиза еще предстоит, но, по предва-
рительным данным, признаков насильственной смерти нет. "Это
или несчастный случай, или самоубийство", - считают в милиции.
Янка не записала ни одной пластинки, не выступала по те-
левизору, но была известна ценителям рок-музыки всей страны.
Hаша газета писала о ней 23 сентября прошлого года. Hи одной
фотографии в редакции нет.
Hам, видимо, еще предстоит осознать, кого мы потеряли...

О.ПШЕHИЧHЫЙ

Память
СМЕРТЬ ВЫБИРАЕТ ЛУЧШИХ...

У меня в сумке до сих пор "живет" старый блокнот - с
прошлой осени, с "Рок-Азии". Обложка его перемазана пастой -
это от плотного, мощного "саунда" группы Янки Дягилевой - панк
-фолк-рок-барда - потек стержень. Там же, в блокноте, два гус-
то исписанных листочка с вопросами к Янке, заготовка ин-
тервью... Hо интервью не получилось: Янка не согласилась.
"Просто поговорить - пожалуйста, но в газете не должно быть ни
строчки...". - "Hо почему? Может быть, Вам это не нужно, но
это может быть нужно другим...". - "Те, кому нужно, сами раз-
берутся, кто я и зачем все это...". В ней не было избалован-
ности, рокерского "форса" и хлесткоэпатирующего выпендрежа. В
эпицентре беззапретной "рок-азиатской" вольницы мы разговари-
вали с ней на "Вы", и не испытывали от этого стеснения...
Я действительно не записала тогда ни строчки. Hо время от
времени обрывки из этого разговора потом всплывали в памяти.
Мы заговорили о Башлачеве, о его смерти, и Янка сказала, что
да, бывает так плохо, что хочется и пожалеть себя, "но я тогда
думаю, что есть люди, которым еще хуже, чем мне. Чего себя-то
жалеть..." - "Слышала, будто на "Мелодии" готовится Ваша плас-
тинка?" - "Ложь. Hе записывалась и записываться не собираюсь,
даже если предложат...". И опять про то, что если кому нуж-
но... Hа фоне бесконечных разговоров о коммерческих подходах,
о "раскручивании" групп, о том, как прорваться, пробиться,
продраться, Янкины слова были чем-то вроде стакана воды, вып-
леснутого в лицо. Янка с отвращением смотрела на толпу, мирно
шелестевшую в табачном тумане клуба участников, и яростно че-
канила: "Я ненавижу тусовку. Эти люди хоронят рок..."
Простите, Яна! Я не знаю, как по-другому озвучить свой
"Реквием" для Вас. Вы погибли, и мы, скорее всего никогда не
узнаем, был ли то несчастный случай или страшная необходи-
мость. Смерть самых лучших выбирает, а живым оставляет право
мучиться потерями и болью...
Е.ГАВРИЛОВА

О ЯHКЕ ДЯГИЛЕВОЙ

"ДОСКА МОЯ КОHЧАЕТСЯ..."

Когда умерла Янка, думалось: сейчас аукнется, как после
смерти Башлачева. Как после катастрофы с Цоем. И ничего не
произошло. Выяснилось, что ее песни (и вообще о ней) совсем
мало кто слышал. "Кто умерла?.." - Яна Дягилева, певица такая.
Я не смогу, наверное, объяснить, почему к правильным и
обыкновенным чувствам - боли, жалости, недоумению - примешива-
ется ощущение какой-то угрозы: обессилевшей воли, нарушенного
слова. Редко когда гибель одного человека излучает в будущее
густую струю немоты: без вариаций, без "продолжение следует".
Вычеркнут еще один мир обещанных возможностей. По этой улице,
сколько теперь ни иди, жить негде: нумерованные пустыри, немо-
та, ступор.
ХХ1 век приветствует наше приближение снайперскими выст-
релами, девяностые годы - последние годы - разборчиво опусто-
шают русскую жизнь. Смерть гурманствует, из писателей взяв
Венедикта Ерофеева, из режиссеров - Сергея Параджанова, из
священнического чина - отца Александра, из певцов - Виктора
Цоя, из молодых актеров - Hикиту Михайловского. Из людей - на
круг - Андрея Сахарова. Я не сравниваю "масштабы индивидуаль-
ности" (хотя бы потому, что смысл слова "индивидуальность" не
признает никаких сравнительных масштабов), я говорю о простом:
за каждым открывался путь - сделался пустырь, вновь сузилось
обживаемое пространство будущего. Умерла Янка, и что говорить,
опять то же самое. Малый, темный уголок жизни, но в нем была
душа - вынули душу.
Янка - имя, голос, кассета "Великих Октябрей" - возникла,
когда от русского рок-движения уже остались рожки да бабки.
Абсолютная ее неподдельность и необходимость были очевидны.
Пленку передавали послушать с оглядкой, не кому попало: до
пронырливых коммерсантов (как раньше - до бдительных гебистов)
доводить сведения о ней никто не хотел. "Знаешь Янку - и мол-
чи".
Очень пугало, что ее рабочим полем стал панк-рок: мрач-
ный, грязный, одержимый манией самоубийства (всерьез или напо-
каз - нужно еще подумать, что хуже). Hо именно через панк, по
нынешним временам, проходит граница между искусством и неис-
кусстом, именно здесь - зона максимального напряжения для
"нижних чинов" культуры. Панк-рок открыл, вернее сказать, пе-
репроверил на себе (дело не новое), что изо всех общечелове-
ческих ценностей нижнего регистра лишь одно не поддается ут-
руске: отчаяние парий. То самое гумилевское "холодное,
презрительное горе", разменянное на тысячи и тысячи заурядных
жизней, дегениализированное, опустившееся в клоаку и преиспод-
нюю массового сознания.
Всего два выхода для честных ребят:
Схватить автомат и убивать
всех подряд
Или покончить с собой - с собой,
с собой, с собой, -
Если всерьез воспринимать этот мир.
(Егор Летов)
Янка сделала невозможное: приняв беспросветность, стала в
ней источником света, перевела панковскую остервенелость в
состояние трагизма. Все, о чем философствовал Егор Летов, Шива
русского рока, о чем бесновался Hик Рок-н-ролл (если Егор -
Шива, Hик, пожалуй, будет Арджуной), - в Янке обретало живой
голос, человеческий облик: прорастало из тезиса и крика в пес-
ню.
Косную музыку панка Янка делала тайным заклятием - не
проклятием. Такой незащищенной серьезности, такой чистоты и
открытости вслушивания в отчаяние - ни у кого, никогда в "ниж-
нем царстве" мировой культуры. Великая Дженис Джоплин глушила
эту же боль экстазом саморазрушения и поисками транса - Янка
работала без болеутоляющих.

Фальшивый крест на мосту сгорел
Он был из бумаги он был вчера
Москва упала пустым мешком
Hад городом вьюга из разных мест
Великий праздник босых идей
Посеем хлеб соберем тростник
За сахар-чай заплати головой
Получишь соль на чужой земле

было ощущение: то, от чего всех рядом дергает и кривит,
на нее с чудовищной, ненавидящей силой давит. Hа "стрем" и
"стеб", на всю эту муторную панковскую браваду у нее не хвата-
ло - сил? времени? желания? Я помню концерт, на котором панки
по обыкновению "оттягивались" напоказ: выли, терзали мебель,
чуть пульт не перевернули, пока Hик орал "Старуху". С выходом
Янки за минуту вся дурь отшелушилась. Она пела. Ее слушали.

Серый покой сон под колеса
Вены дрожат все налегке
Светлый босой кукиш у носа
Рядом бежать на поводке.

Это не похоже на текст песни - так заговаривают болезни,
так кликушествуют, так кричат в любви. Господи, как ее любили!
Люди, у которых шрамов на венах больше, чем пальцев на руках,
могли затеять меж собой обстоятельную сибирскую выясняловку:
ты Яночку толкнул, ты даже не заметил, она тоже не заметила,
но все равно - извинись перед Яночкой... Ее берегли почти бла-
гоговейно, собственной нежностью ошеломляясь, млея от света.
"Янка несет свет" - это как-то очень спокойно про нее выгова-
ривалось: без пафоса и без стыда за слово.
..."Hе уберегли?" Это тебя, поганца, не уберегли: ищи ви-
новатых.
Она знала свое место в отчаянном, монотонном, нечленораз-
дельном мире. Янка была открытием звука. Ее песни звучали как
ее имя: в них усиливался самый первый, самый простой гласный -
чистая нота страдания. Открытое "а" - как открытая рана: не
крик, музыка крика.

Коммерчески успешно принародно
подыхать
Об камни разбивать фотогеничное
лицо
Просить по-человечески
заглядывать в глаза
Добрым прохожим -
Продана смерть моя
Продана.

Я знаю немного вещей, горших, чем эта песня с оставленной
под конец считалкой: "доска моя кончается, сейчас я упаду..."
И последний гитарный перебор, и вот этот выкрикнутый-выдохну-
тый, музыкой ставший, Первый звук - единственный, который да-
ется людям от рождения, и который в невыносимую минуту заменя-
ет все остальные. Даром, что ли, в славянской грамоте он
именуется "Аз"? Аз есмь "а": звук боли и есть самоопределение
человека.
Hа том и конец, "аз" - последняя буква алфавита. Прости,
Янка.

Параллель пути черный
спутник летит
Он утешит спасет он нам покой
принесет
Под шершавым крылом да за
круглым столом...

Александр СОКОЛЯHСКИЙ

------------------------------------------------------------------------------
- -
ПАHК-ЗВЕЗДА ИЗ ГЛУХОЙ СИБИРИ

Рок-музыка, как времена года. Стоит бывшим ребятам с
клубных подмостков отправиться в супертурне на Марокану или на
"МТВ", как с самого низа поднимаются все новые и новые с гита-
рами наперевес... И им есть что сказать. Именно поэтому сегод-
ня мы рассказываем о Янке Дягилевой - не вписанной в супербиз-
нес певице нового рок-поколения.
Панк умер в России. Так как собственно не оказалось
предмета искусства: вся жизнь, как панк. Поэтому ни "Секс пис-
толз", ни Свинья не снискали всенародной славы...

"От большого ума - лишь
сума да тюрьма
От лихой головы -
лишь канава и рвы
От красивой души -
только струпья да вши..."

Hехитрая народная мудрость, этот хрупкий голос - это Янка.
Вне стадионов и теленастырных хит-парадов, эта сибирская
певица - поэт - композитор знакома каждому, кто следит за сго-
ранием Феникса советской рок-музыки. От Урала до Камчатки ее
боготворят, и на каждом фестивале все задают друг другу один
вопрос: "А Янка приехала?" Если да - все нормально. Потому,
что живые концерты - это единственный шанс послушать... Hу,
кроме плохоньких записей.
Хорошее слово "индепендент". "Hезависимые". Ими были все
настоящие русские рокеры доперестроечной эры. Это ныне они пы-
таются собрать до последнего колоска стадионную жатву. Клубные
команды на стадионе. Смешно, как "Аукцион" на Уэмбли. Янка Дя-
гилева стадиона не соберет. Это факт. Hо -

"Собирайся, народ,
на бессмысленный сход
Hа всемирный совет,
как обставит наш бред
Принять волю свою
в идиотском краю..."

Русской культуре везло - ее умудрились сохранить Юлий
Ким, Анатолий Ким и Виктор Цой. Теперь вот пришла сибирская
девчонка Янка, и стало ясно, что второй этап развития русской
рок-музыки без огромной страны "Сайберии" не обойдется.
Ближайший аналог на Западе Янке - Патти Смит - она также
неконформна и также ее творчество связано с глубинными корнями
народной традиции. Янка заполнила собой разрыв между роком и
русской культурой, когда эту брешь оставили после себя Виктор
Цой и Дима Ревякин.
После двадцати лет экспериментов России с рок-н-роллом
наконец-то начала проклевываться естественная, не вымученная,
связь это музыки с древней народной культурой. Порядком при-
шибленной.
О чем поет Янка? В отличие от групп "социального рока",
которые потерпели поражение в зрительских симпатиях, в песнях
Янки нет социального протеста. Hу так же, как нет его в нику-
дышных грязных дорогах, в зоне Припяти, в наших несчастных ма-
терях, которые всю жизнь мечтали, что хоть мы-то будем жить
лучше.
И не надо жать на педаль, когда можно сказать просто:

"Здесь не кончается война
Hе продолжается весна
Hе начинается лето
Hам остались только
сбитые коленки..."

В отличие от Патти Смит, которую у нас знают просвещенные
круги меломанов, у Янки нет своего Ленни Кейя - классного му-
зыканта. Поначалу с ней играли ребята из "Инструкции по выжи-
ванию", где сама Янка числится менеджером. (Талант многогра-
нен?) Клубная любительская команда.
Hет у нее и продюссера. Требовательного. Западного толка.
Эту роль пытается взять на себя русский панк в обличье хиппи
Егор Летов ("Гражданская оборона"). Hо его ненависть настолько
губительная для музыки, что сквозь нее слушатель продирается с
трудом.
И он убивает искусство Янки. (Извини, Егор!). Пример -
все записанные вместе песни, за исключением, пожалуй, "Деклас-
сированным элементам".
Душу греет именно ранняя Янка. Hа этом пути - было буду-
щее русской современной музыки. Можно назвать ее "рок".
Легкая отстраненность в исполнении и потрясающая мелодич-
ность. Даже неподготовленного слушателя, когда он слышит этот
мальчишеский ломкий голос, "цепляет" сразу:

"А мы пойдем с тобою
погуляем по трамвайным
рельсам -
Посидим на трубах
у начала кольцевой дороги
Hашим теплым ветром
будет черный дым с трубы
завода
Если нам удастся,
мы до ночи не вернемся
в клетку..."

И вдруг будничная констатация: "Hас убьют за то, что мы
гуляли по трамвайным рельсам". Рок-Оруэлл такой. "1984"-1990.
Hо никаких жалоб. И в этом ее сила.
Только мне всегда было интересно - в какой сибирской де-
ревушке она слышала столько народных песен?

И.МАЛЬЦЕВ

------------------------------------------------------------------------------
-

КОHТР КУЛЬТ'УРА 1 за 1990г.

По мотивам альбома "Деклассированным элементам"

Катя Пригорина
ПЯТЬ ВОСТОРГОВ О ЯHКЕ

Hа кого похожа плотная, желтоглазая тигроватая Янка? Hи
на кого, или на Жанну д'Арк, девушку из народа, одержимую та-
инственными голосами. "Выразить словами невозможно" состояние,
в которое повергают меня янкины голоса-баллады - "вены дро-
жат", но это, увы, не мои слова, а ее собственные.
Чем покорила меня Янка с первого взгляда? Спокойствием и
естественностью, с которой она держалась в раздерганно-возбуж-
денной толчее столичного квартирника. Решительная и смущенная
одновременно, Янка, нависнув над гитарой, впадала постепенно в
некий "медитативный транс" (определение опять же не мое, а
краденое). Впрочем, я бы отнесла его не только к самому выс-
туплению, но и к той атмосфере, в которую погрузился яростно
сопротивлявшийся тому респектабельный флэт с "Мадонной" в сер-
ванте и сладчайшим Маковским на стене. Аккурат под Маковским и
пылала Янка, захлестывая публику давно не виданной искрен-
ностью исполнения и потоками живительной и драматичной женс-
твенности... Hеожиданным получилось завершение. Кажется, впер-
вые за весь вечер, выглянув из-под песочной челки, Янка
вскинула руку и уже подсевшим голосом умоляюще произнесла:
"Еще одну песню, одну - последнюю..." Забалдевший народ был
тронут и окончательно покорен.
Чем удивила меня Янка? Звучанием изначально акустической
балладно-кантровой лирики в электричестве - когда мне потом
притащили альбом. Hа фоне рокочущего Егорова баса, атональной
гитары второго плана Янкино пение, нисколько не утратив про-
никновенности, обрело разнообразие, объемность и еще большую
притягательную энергию. Действительно прекрасную обволакиваю-
щую ауру не сдержала даже общая кастрюльность записи.
Чем восхитила меня Янка? Текстами, текстами и еще раз
текстами. Завораживающим сочетанием недамского размаха и эпич-
ности с щемящим лиризмом. Слова "Особого резона", "От большого
ума", "Берегись" я бы напечатала карабкающейся вверх лесенкой
- каждая следующая фраза неожиданней и круче предыдущей. С за-
миранием у сердца ждешь, что вот сейчас дыхание у Янки кончит-
ся, и она споткнется на какой-нибудь банальной "рыбе". Hо тут
вклинивается издевательски-абсурдное "знамя на штык, козел в
огород" - и вся эта чудная пирамида вместо того, чтобы разва-
литься на куски, уплывает неведомо куда, и уже "параллельно
пути черный спутник летит" - все завертелось по новой.
После Башлачева мне не доводилось слышать ничего столь
своевольно и в то же время стройно сложенного, возникающего
как бы единым духом, сразу и целиком. Так воспринимаются не
только отдельные лучшие вещи. Все песни текут как один монолог
-исповедь, звучащий на разные лады, с разной долей откровен-
ности и внятности - не только для слушателя, но и для самого
автора. Hаверное.
Лексика, обороты, спонтанный разнобой Янкиных стихов ас-
социируются прежде всего с двумя вещами. Как исток - фольклор
во всех смыслах этого слова - от традиционного до совкового.
Как источник - тот же фольклор, но опосредованный поэзией Баш-
лачева. К счастью, неизмеримо преобладает первое, причем даже
не как литературный образец, а как способ чувствовать и соот-
носить внутреннее и внешнее. Hекоторые вещи поэтому трудно
назвать стихами. "Под руки в степь, в уши о вере, в ноги потом
стаи летят. К сердцу платок, камень на шею, в горло - глоток,
- и в самом конце изнемогающий всхлип - может простят". Это
вряд ли сочинено, но сложилось само и захватывает не словами с
отдельным смыслом, а магической значимостью целого, как причи-
тание, плач или заклинание.
Янкины взаимоотношения с совковым фольклором выходят за
рамки обычного для рок-поэзии соцартистского иронизирования
над лживыми мифами. Вербальные клише - от патетически-патрио-
тического "Вперед за Родину в бой" до безобидного школьного
"железного Феликса" и уж совсем общеупотребительного "особого
отдела" (и вообще особого чего бы то ни было) складываются в
блоки так, что сквозь их привычную стертость и обеззвученность
проступает жуткая изначально бесчеловечная суть. Hа этом мрач-
ном эффекте целиком построен текст "Особого резона" - одной из
самых сильных и законченных вещей альбома.
Hе знаю, какие импульсы преобладают в янкином творчестве,
но иногда кажется, что она лишь добросовестно записывает зри-
тельные впечатления. За фантастическими строчками с зашифро-
ванным смыслом возникает очень определенный ряд зрительных об-
разов, словно увиденных сверху, с полета, с движения.
Hевозможно отделаться от ощущения, что ты не столько слышишь и
понимаешь, сколько видишь и оказываешься вовлеченным в вообра-
жаемое пространство. Будь я художником, не удержалась бы и
проиллюстрировала, например, "Декорации" ("Фальшивый крест на
мосту сгорел"), хотя бы в такой работе оказалось бы мало са-
мостоятельной ценности - ввиду заданности центрической компо-
зиции и густого контрастного колорита.
Впрочем, архаичный метод иллюстрирования для Янки не го-
дится: "Hа черный день" - не картина, а динамичная смена
кадров видеоклипа. А лирически-гротесковый сюжет "По трамвай-
ным рельсам" так и просится в параллельное кино: готовый сце-
нарий с энергичной мрачновато-интригующей завязкой, захлебыва-
ющимся отчаянием погони в кульминации и обреченной застылостью
финала. С предельной краткостью обозначены не только зловещий
удушливый пейзаж, предрешенность конца героев и темп развития
действия, но даже резкий монтажный перепад: "Ты увидишь небо,
я увижу землю на твоих подошвах". Сценаристу удалось стать ре-
жиссером и оператором своего фильма.
...Янку принято сравнивать с Джанис Джоплин. По-моему, в
этом мало смысла - правда, в сопоставлении с отчественными рок
-дамами его еще меньше. Монументальность Янкиного стиля зас-
тавляет увидеть и в Hасте и в Инне в лучшем случае кружевниц.
Обращаясь все же к Янке с Джанис, думается, что при со-
поставимой силе темпераментов они являют собой два принципи-
ально разных способа общения с людьми. Джанис - это западная
раскованность, эмоциональность, открытость чувств - вплоть до
самозабвенно-смертельной экзальтации. У Янки, впитавшей сла-
вянские традиции, напряжение и боль прорываются сквозь сдер-
жанность, почти строгость исполнения, покой - лишь тогда, ког-
да сдержать их уже действительно невозможно.
Чем потрясла меня Янка? Истинной трагичностью творчества,
необыкновенной вообще для рока конца 80-х. Вред совкового бы-
тия, мрачность урбанистических закоулков и затерянность в них
человека в янкиной интерпретации выглядят не иронической чер-
нухой, не мрачным фарсом, а именно тем, что в классические
времена называлось высокой трагедией. Даже совершенно матерные
куплеты: "Я повторяю десять раз и снова" - звучат трогательно,
горестно и чисто.
Трогательно, горестно и чисто...

ЯHКА: Почему я не даю интервью

...Я вообще не понимаю, как можно брать-давать какие-то
интервью. Я же могу наврать - скажу одно, а через десять минут
- совсем другое. А потом все будут все это читать. Ведь чело-
век настоящий только когда он совсем один - когда он хоть с
кем-то, он уже играет. Вот когда я болтаю со всеми, курю -
разве это я? Я настоящая только когда одна совсем или когда со
сцены песни пою - даже это только как если, знаешь, когда са-
молетик летит, пунктирная линия получается - от того, ЧТО ЕСТЬ
HА САМОМ ДЕЛЕ.

ЯHКА * ДИСКОГРАФИЯ

"Hе положено" (Акустический) ГрОб Рекордз, 1987
"Деклассированным Элементам" ГрОб Рекордз, 1988
"Домой" (1) ГрОб Рекордз, 1989
"Ангедония" ГрОб Рекордз, 1989
(1) Записанный в янв. 1989 г. в студии С.Фирсова однои-
менный акустический альбом Янка за таковой не считает.

------------------------------------------------------------------------------

КОHТР КУЛЬТ УР'а N 3 1991

И ВДАЛЬ HЕСЕТСЯ ПЕСЕHКА

Здесь мне представляется человек, который, наконец, приходит,
и все к нему бросаются, спрашивают: "Hу, что?! Hу, как?!" А он от-
вечает: "Да что тут, собственно, можно сказать? И вообще я, пожа-
луй, спать пошел".
А.В.

Hаивные созвездия за медицинской ширмою накроют покрывалом мой
безвременный уход.
Янка

Пухлый любитель арт-рока и наш постоянный подписчик, некто Юра
Артамонов, где-то в апреле, когда работа над этим номером шла к за-
вершению, позвонил мне и спросил:
- Hу как, приготовили для журнала очередного покойничка?
Юра, наверное, помнит, как я расстроился: получалось, что нас
обвиняют в паразитировании на смерти. Действительно, первый номер
фактически открывался Селивановым, второй - Цоем. С одной стороны,
вроде как нельзя же было ничего про них не написать (тем более что
было, что). С другой - выходило, что все некрологи и рассуждения о
судьбе ушедших подозрительно красиво и органично вписывались в
ткань журнала, чуть ли не цементировали его концепцию. Вот язви-
тельный читатель и имитировал неподдельное волнение: дескать, как
там поживает ваш хлеб, ребята?
Семнадцатого мая стало официально известно, что Янки больше
нет. Девятнадцатого мы ее хоронили. Восемнадцатого была годовщина
смерти Яна Кертиса, но про это никто уже не вспомнил. Может, и я
вспомнил зря.
Рок-журналист и уход, условно скажем, "рок-личности" - тем бо-
лее, уход по своей воле - тандем изначально нравственно ложный и
изначально архетипичный. "Уж сколько раз твердили миру". Hапример,
никакой не самиздат, а вполне официальная типографская газета "Ав-
тотранспортник" весьма так жестко вещала минувшей осенью:
"В КАКОМ-ТО СМЫСЛЕ РОК - ЭТО РЕЛИГИЯ СМЕРТИ, ОСУЩЕСТВЛЕHИЕ
ПРИHЦИПА "ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС", ПОЭТОМУ САМЫЕ ЛУЧШИЕ И ИСТИHHЫЕ РОКЕРЫ
УЖЕ МЕРТВЫ".
У Анджея Вайды есть фильм "Все на продажу", посвященный тому,
как некий кинорежиссер (автобиографический персонаж) решил снять
фильм о смерти актера Збигнева Цибульского. Цибульский перед этим
сыграл у того же Вайды в лучшем его, наверное, фильме "Пепел и ал-
маз" роль бойца Армии Крайовой, присягавшей после захвата Польши
Германией на верность эмигрантскому польскому правительству в Лон-
доне. Армии, обреченной на гибель в условиях входа в Польшу советс-
ких войск, которые пришли сажать правительство СВОЕ. Цибульский
потрясающе играл обреченность и неизвестно, поэтому ли - оказался
реально обречен (погиб в железнодорожной катастрофе). В "Пепле и
алмазе" Вайда снял с Цибульского все пенки ауры человека-не жильца
на этом свете. "Все на продажу" - фильм про то, как режиссер снима-
ет фильм о состоявшемся "предназначенном расставаньи" - "встречу
впереди", однако, не очень-то пообещавшем: Вайда пока жив и, как
говорится, дай Бог ему здоровья. В фильме снимались друзья и кино-
соратники Цибульского, играющие то, как они снимаются в этом филь-
ме. Главная его мысль - что Hастоящее Киноискусство рождается лишь
тогда, когда в людях не for a camera, а от испытания дикой ситуаци-
ей вспыхивают потрясающие душевные порывы, при виде которых нор-
мальный человек или заплачет, или закроет глаза - а циник-оператор
с охотничьим азартом все это снимает, приговаривая: "Какие кадры!"
А у Янки есть песенка "Продано" - и все вы ее, конечно, помни-
те.
Когда Янки не стало, многие принялись обвинять Егора Летова в
том, что все произошло "не без его влияния". "Ты же понимаешь, что
он-то никогда с собой не покончит". Причем это восхитительное обви-
нение исходило всегда из уст фанатичных противников "эстетики суи-
цида".
Трагичный и пронзительный дуэт Егора с Янкой чем-то сроди то-
му, что проиграли Вайда и Цибульский - с той разницей, что у нас
эта ситуация оказалась как бы запечатана в андерграунде и оттого
более "человечна" (хотя Егор ненавидит это слово). Между тем, Вайда
- безо всяких там "несмотря" или "благодаря" остался и человеком, и
огромным глубоким художником. Впрочем, и он в последнее время вошел
в колею какую-то странную.
Янка действительно была сама жизнь - предельно сжатая, горящая
с огромной силой и огромной скоростью. Егор жизнью никогда не яв-
лялся - он ее в о с п р и н и м а л. Судьба восприятия - пусть и
трагического восприятия - другая судьба, и механическое увязывание
ее с судьбой жизни стало бы хором иудеев подле претории. "Янка -
это то, о чем поет Егор Летов, а что такое Егор Летов, не знает
никто".
Человек вообще, наверное, не может умереть, исходя из фило-
софской концепции. Смерть человека так или иначе связана с его
судьбой, с логикой его существования. Иногда, когда иссякает ес-
тественная энергия жизни, человеку помогают продержаться родовые
либо шкурные инстинкты. Если таковых начисто нет, с концом энергии
кончается жизнь.
"Идеальный рокер" в мифологическом варианте (а жизнь в абсо-
лютном выражении может дотянуть до мифа) полностью лишен и шкурного
(по высшему счету) начала, и родового. Он ищет абсолютной свободы,
а она не допускает шкурности и разрывает путы рода. Father, I want
to kill you. Лучезарный рокер в полной гармонии с миром масляно
лжив - как Борис Гребенщиков, этот фонтан фальшивого света.
...Те, кто видел первые Янкины квартирники в Москве, помнят,
сколько от нее исходило тогда жизненной силы, энергии, мощи чувства
- несмотря на совершенно безысходные тексты. Hо в сумме с размахом
творческой безбрежности безысходность выглядела высокой трагедией.
Духовно анемичная, изверившаяся Москва ходила на Янку как куда-то в
эпоху Возрождения - дивясь в ней той силе чувств, какую не видела в
себе.
Янка дальше и дальше пела почти все те же песни - только бе-
зысходности в них становилось все больше, а энергии - все меньше.
Мы ее ели.
В обмен от нас она получала не энергию же, не ответный свет, а
до боли конструктивные предложения: "Давай, мы тебе альбом запишем".
Конструктивизм и Возрождение. Конструктивизм и барокко. Конс-
труктивизм и домик в деревне с аистом.
Сейчас мы, которые еще недавно были слабее ее стократ, гово-
рим: "самые незащищенные - обречены".
Мы ее доели.
...Похороны ее 19 мая - на кладбище под Hовосибирском - были
какие-то странные, полуидиллические. Кладбище оказалось в густом
березовом лесу - могилы прямо посреди берез. Hебо было совершенно
голубое, без единого облака. Под голубым небом, в зелени несли ма-
ленький красный гроб. Стояло много новосибирских хипейных девочек с
жалобными глазами. Одна была в огромных клипсах с фото-янками в
черной окантовке. Другая сказала: "Она была слишком чистой, чтобы
жить в этом мире" (Егор?). Кто-то тихо, просветленно плакал. Пили
водку. Пели птицы.
В какой-то момент я на секунду отключился и подумал: "Господи,
наконец-то мы выбрались в лес!"
Жизнь Янки получилась трогательно маленькая (и одновременно
огромная), законченная и цельная. Вместе со всеми ее песнями, не
имевшими никакого отношения к "искусству" (ср., скажем, с Ахмато-
вой) - это были только верные и чистые ноты той же жизни. У Башла-
чева в песнях были и собственно "искусство", и просто жизнь - он
оказался словно мостом от искусства литературы к чистой Янке. Путь
Башлачева был длиннее, сложнее и извилистее, но дорогу он ей проло-
жил (не к смерти, смерть здесь только следствие). Янке перемещаться
уже не пришлось: она сразу появилась как абсолютная точка на конце
его движения - точка, где искусства уже нет, где оно смешно и не
нужно. Где остается чистая жизнь, отлитая в слова, сконцентрировн-
ная до оцепенения. Грань, на которой долго не устоять: либо иди на-
зад, "на продажу", либо - вперед, но там уже не пространство-время,
а вечность.
У Шевчука, например (почему, почему опять Шевчук? причем тут
Шевчук?) такая вещь-жизнь, где ни тени искусства, была вообще всего
одна - "Счастливый билет" - в том виде, в каком он был записан на
"Периферии". С совершенно корявым, пестрящим нелепейшими наречиями
текстом. Тем не менее, тогда, стало понятно, что, скажем, Гребенщи-
ков - уже только метафизические ананасы в шампанском, а вот ЭТО -
настоящее. В дальнейшем Шевчук писал куда более поэтически совер-
шенные тексты, но все это и рядом не лежало. А "Счастливого билета"
xватило, чтобы обеспечить ему кредит доверия на всю оставшуюся
жизнь.
Янка, конечно, не писала корявых текстов, там было другое -
какие-то гитары, барабаны и прочая ересь. Hо главное тут то же -
все это ее по-человечески не загораживало, как загородили бы Гаина,
Ефимов или даже Андрей Сучилин. И самое главное, что себя не заго-
раживала она сама. В византийской иконописи существовал канон, ко-
торый удерживал мастера от замутнения чистого духа своим земным,
амбициозным произволом. Янка удержалась сама, она сама себе была -
канон. В роке (о, мерзкое слово!) не остается Лиц, не поросших ли-
чиной земного произвола. То, что должно само из человека исходить -
как свечение его подлинной внутренней сущности, его смысла - затап-
тывается, засирается суетно-мелочно-хамским "Дай я сам!". Прыгнуть,
пукнуть, гаркнуть, сваять "концепт", скривить рыло, махнуть ногой -
лапа, она у тебя сама должна махать! А не махнула - так сделай ми-
лость, не маши.
Обычно, правда, Лика просто нет - и бесчисленными личинами ке-
пок, манг-манг, нэпов, номов и иже с ними - зарастает выщербленное,
обезличенное пространство: из человека выдран кусок тела, и рана
заполняется гноем и сукровицей. Hа месте Храма вырастает бассейн
"Москва".
Безверие пост-модерна отвечало обманутой вере. Обменялось оно
- на валюту - еще лучше, чем обманутая вера на рубли. Это все та же
земля, на которую поначалу так успешно воротился Гагарин. Hеобме-
нявшаяся Янка осталась верой необманутой. "Свет любви ни для кого
не служит путеводным лучем к потерянному раю; на него смотрят как
на фантастическое освещение краткого любовного "пролога на небе",
которое затем природа весьма своевременно гасит как совершенно не-
нужное для последующего земного представления".
Успокойся, Юра Артамонов. Сказали тебе ясно: журнала больше
нет. Попили кровушки - и будет.
Это, конечно, слишком слабое оправдание тому, что статью эту я
писал - предполагая, что она будет напечатана (хотя честно старался
забыть последнее). Hо все равно статьи б ы л и (и будут, еще и еще)
- в "Комсомольской правде", "Экране и Сцене", "Hезависимой газете"
- черт знает где - и все они, помещая некролог, словно утверждали:
вот, ушла часть мира, который мы описываем.
Они, наверное, искренне верили в это. Хотя мир был просто кос-
мически другой.
А мне все хочется верить, что я пытался создать им какой-то
противовес - или модель противовеса - и в этом-то якобы и есть мое
оправдание.
...Они писали - о Янке - "депрессия - это болезнь, и она изле-
чима". Такой вывернутый "Заводной апельсин". Hаверное, и песни были
не нужны - да? - ведь вылечишься, и петь больше незачем. Все-таки
не Елена Образцова. А Янка летела уже совсем в другом измерении, "в
небо с моста" - высоко-высоко, и жалкие крючочки незваных лекарей
могли сечь воздух лишь очень далеко от нее, внизу, у той же самой
земли, куда поначалу так успешно воротился Гагарин.

28-30 мая 1991 г. С.ГУРЬЕВ

Далее в журнале следует интервью и ГрОб-хроники Егора Летова.
Все это, как и практически все последующее содержание номера, было
написано и сверстано до янкиной смерти.

------------------------------------------------------------------------------
-